На зависть Эйнштейну: как рождаются мастера
Франклин Делано Рузвельт в свое время произнес фразу, которая стала девизом выхода страны из Великой депрессии: «Не спасайте компании. Спасайте людей»
Франклин Делано Рузвельт в свое время произнес фразу, которая стала девизом выхода страны из Великой депрессии: «Не спасайте компании. Спасайте людей». Теперь она могла бы послужить слоганом и современной часовой индустрии, в которой по-прежнему главной ценностью является не история бренда или удачный маркетинг, а человеческий фактор — талант конкретных мастеров.
Доатомные ценности
Знаете, как зовут мастера-камнереза, который изготавливает уникальные драгоценные циферблаты для Jaquet Droz? Дэниел Хасс. И он сам заказывает и отбирает камни, которые обрабатывает в маленькой мастерской в Ла Шо-де-Фоне с двумя помощниками. Или, например, кто рисует знаменитые эмальерные миниатюры, украшающие циферблаты Reverso у Jaeger-LeCoultre? Это Кристоф Бернадот, и всего в этой компании работают три художника-миниатюриста, каждый со своей неповторимой техникой.
Большинству покупателей часов имена этих замечательных мастеров ничего не говорят, что дает повод некоторым утверждать, что работать на большой бренд — все равно что быть неизвестным солдатом. Мол, большие компании намеренно скрывают имена своих лучших мастеров, чтобы их не переманили конкуренты и чтобы не отвлекать клиентов от истории и концепции марки.
Это не так. Наоборот, те, кто бывал на Женевском салоне, знают, что мсье Бернадот сидит непосредственно на стенде Jaeger-LeCoultre и на глазах у публики создает очередной эмальерный циферблат. Крупные компании как раз заинтересованы в том, чтобы люди знали, что новая модель создана вовсе не компьютером, на кнопки которого нажимал малолетний программист- хакер.
Большими буквами в пресс-релизах на всех языках будет написано: дизайн модели придумал знаменитый художник, циферблат декорировал знатный ювелир, а механизм разработал известный мастер. Ведь только тогда коллекционеры и знатоки захотят взглянуть на эти часы. Хоты бы потому, что новейший модуль Кристофа Кларе или Феликса Баумгартнера — это вовсе не «ЕТА 2824-2, доработанный мастерами нашего ателье». Кто их видел, этих мастеров? Знающие люди, прочитав подобную аннотацию, решат (и вполне справедливо), что под «мастерами нашего ателье» подразумеваются как раз молодые программисты или скромные операторы SNC- машин, которые производят полсотни таких «доработок» за смену.
Почему людям так важно знать, кто и как придумал и сделал конкретные часы, и особенно механизм? Потому что за любой ручной работой в первую очередь скрывается человеческая мысль и как следствие человеческая личность. Часовой механизм в силу своей замкнутости и отсутствия вся-кого воздействия на внешний мир можно считать тем последним бастионом среди устройств, где наука еще полностью подвластна человеку. Эту мысль в 1945 году после испытаний ядерной бомбы высказал Альберт Эйнштейн: «Высвобождение атомной энергии изменило все вокруг, кроме нашего мышления... Решение проблемы заключается в сердцах людей. Если бы я знал это раньше, стал бы часовщиком».
В современном мире часы действительно остались одним из редчайших приборов, который во многом зависит от личности своего создателя, и всегда можно отличить механизм, созданный человеком от придуманного на компьютере и собранного роботами. Первый будет красив, как талантливое произведение искусства. Второй продемонстрирует машинную полировку.
«Я не понимаю, почему все производители выпускают теперь часы с прозрачной задней крышкой?! — возмущался один из самых авторитетных часовых мастеров в мире Джордж Дэниэлс. — Как будто там есть на что смотреть! Стандартные механизмы безо всякой фантазии, даже мосты обработаны далеко не идеально, видны царапины и неровности. Сравните их с теми часами, которые создавали мастера прошлого вручную. Да, пусть они были несовершенны, но вы увидите, что такое настоящий высокий класс вытачивания и полировки мостов, колес, что такое настоящая ручная гравировка.
Я могу понять, почему люди готовы платить большие деньги ради возможности любоваться этой работой. Будут ли они также восхищаться современной механикой, сделанной на конвейере? Вряд ли». Мнение господина Дэниэлса можно считать ключевым в этой статье.
Не только потому, что 82-летний мастер считается непререкаемым авторитетом в области реставрации и создания собственных часов, его авторству принадлежит 34 собственные оригинальные модели, собранные им лично вручную от начала и до конца, два принципиально новых спуска, автоматический модуль компенсации разницы между астрономическим и стандартным временем. Наконец, именно Дэниэлс (по его словам) был первым, кто после Второй мировой войны поставил в наручные часы турбийон.
Важно другое: именно Джордж Дэниэлс стал тем человеком, который возродил и придал современное звучание термину master watchmaker («часовых дел мастер»). Фактически именно его замысловатая карьера открыла путь и Франку Мюллеру, и Франсуа-Полю Журну, и Кристофу Кларе, и Винсенту Калабрезе (то есть всей академии независимых часовых мастеров AHCI), и Harry Winston с Opus, давшему жизнь всем прочим строго лимитированным концептуальным проектам. Дэниэлс собственным примером сделал образцом для подражания и восхищения конкретного мастера, наследующего традиции демонической фигуры Авраама-Луи Бреге, а не безымянного cabinotiere, запертого в душной комнате с такими же коллегами-роботами.
Чем заняться часовщику в пустыне?
История Джорджа Дэниэлса — это история возрождения традиций ручной работы на фоне торжества технологического прогресса. Начать собирать собственные часы в 60-е, как это сделал Дэниэлс, это примерно то же самое, как в эпоху mp3 изготавливать механические граммофоны. Кстати, граммофонная пружина как раз была первым сильным впечатлением из детства Дэниэлса, когда он случайно вынул ее из барабана, а потом, естественно, не мог закрутить обратно. После этого он и заинтересовался разбиранием и собиранием часовых механизмов. Дэниэлс рассказывает, что всегда хотел быть часовщиком, но после окончания школы устроиться учеником в мастерскую было почти невозможно — страна находилась в состоянии войны, и ученикам почти ничего не платили, зато брали за пансион.
Поэтому юный Джордж, возможно, так никогда бы и не стал тем, кем мечтал, если бы его в итоге не забрали в армию. Участвовать в боевых действиях ему не пришлось: пока их тренировали в лагере, война закончилась. Но чтобы не пропадали зря обученные кадры, весь полк был отправлен на службу в Египет, а потом в Палестину. Тут Дэниэлс очень удачно устроился писарем при штабе.
«Сержант спросил меня, умею ли я печатать на машинке? — вспоминал он потом. — Я видел до этого машинку только у нашего директора в школе, но поскольку «печатать» означало опускать пальцы сверху вниз на клавиши, я подумал, что это я сумею». Так он получил непыльную легкую должность, а вместе с ней и возможность спокойно заниматься любимым делом — реставрацией часов. Все офицеры и даже младший состав тогда имели карманные, реже наручные, часы, которые от всепроникающей песочной пыли, жары и прочих прелестей военного образа жизни все время ломались. Дэниэлс охотно брался их чинить, даже когда понимал, что в походных условиях отремонтировать их не сможет: главное — попрактиковаться.
Вскоре его услуги стали так популярны, что он начал зарабатывать неплохие деньги. За два года службы он ни разу не воспользовался жалованием, отсылая его домой. Естественно, вернувшись в Лондон после демобилизации, Джордж сразу отправился устраиваться на работу в реставрационную мастерскую. У него не было ни образования, ни рекомендаций, зато были часы, которые он чинил. «Кто сделал это стекло?» — удивился мастер, бравший его на работу. «Я сам. Из пластика». Изумлению мастера не было предела: «Но как вам это удалось? Идеально ровное, ни единой царапины и без специального оборудования». «А чем еще можно заниматься в пустыне? — пожал плечами Дэниэлс. — Кроме как целыми днями полировать кусок пластика».
Первые часы нового времени
Несколько лет Дэниэлс работал реставратором, посещал вечернюю школу и сидел в библиотеках и музеях, изучая часовые шедевры британских мастеров прошлого: Арнольда, Грэма, Томпиона и Мьюджа. Но со временем он понял, что у него так и не появилось ни контактов, ни связей в среде коллег. Вначале ему казалось, что они просто не хотят с ним общаться, потому что не доверяют и берегут какие-то специфические «секреты мастерства». Затем, когда он понял, что никаких секретов для него самого больше не существует, то осознал, что часовщики — люди замкнутые и необщительные, пускающие в свой круг только по происхождению или рекомендации. Ему помогло хобби — старые автомобили.
Именно на одном из винтаж-ралли он и познакомился с Сэмом Калтоном, аристократом, коллекционером и председателем крупнейшего реставрационного и дилерского часового центра Великобритании Clockmaker Company. Калтон тоже был тот еще сноб, но сразу же понял, что Дэниэлс очень талантлив, поэтому с радостью принял его в свой круг и познакомил с ведущими коллекционерами Европы, которым требовалась реставрация часов.
В Париже Дэниэлс встретил Джорджа Брауна, последнего представителя Браунов, которым наследники Бреге продали часовую компанию в начале ХХ века. В результате знакомства Дэниэлс стал ведущим реставратором часов Breguet в Париже, что позволило ему тщательно изучить историю и наследие своего кумира. Однажды, отдавая коллекционеру отреставрированные карманные часы Breguet, Дэниэлс услышал: «Они прекрасны, но мне бы хотелось чего-то более уникального. Такие же, только сделанные современным мастером специально для меня. Сделайте такие часы, а я их у вас куплю».
Дэниэлс пришел домой и нарисовал часы. Он придумал механизм с прообразом будущего коаксиального спуска, который еще и поддерживал силу импульса баланса на постоянном уровне. На то, чтобы изготовить механизм в мастерской собственного дома, ему потребовался год. Возник вопрос с корпусом.
В Швейцарии фабрики принимали только заказы партиями, в результате Дэниэлс нашел на родине, в Корнуолле, мастерскую, изготавливающую корпуса из золота и серебра. Мастерская, казалось, целиком вышла из книг Диккенса: несколько мальчиков, скрючившись над столами, что-то сверлили и полировали, а парень по имени Оливер ходил по рядам и давал указания.
Дэниэлс предложил Оливеру научить его делать корпуса, заплатив за обучение, как за готовое изделие. Корпус у него получился с третьей попытки. Зато обошелся всего в 40 фунтов. Первые часы, выпущенные мастером в 1970 году, купил все тот же Сэм Калтон за 2000 фунтов, а через несколько лет Дэниэлс выкупил их у него обратно — за 8000 фунтов. Сказать, что часы Дэниэлса произвели фурор в среде коллекционеров — значит, сказать слишком мягко. Дело даже не в том, что его механизмы обладали поистине кварцевой точностью. И не в том, что каждая модель была уникальна и имела новое (точнее, хорошо забытое старое) усложнение вроде уравнения времени, минутного репетира или турбийона. А в том, что в эпоху массового производства в часовом деле появился Мастер.
Человек с именем, харизмой и узнаваемым стилем, что так востребовано сегодня, когда индустрия часов класса люкс захлебывается под собственной тяжестью. То, что часы, произведенные единственным мастером по заветам Бреге и Арнольда, станут символом производства новой эпохи, в 70-е казалось немыслимым. Подобное могли предвидеть только ученые, да и то очень смелые. Например, доктор философии Гарвардского универсиета Дэвид Лэндис, который в своей книге «Раскованный Прометей: технологические изменения и промышленное развитие в Западной Европе с 1750 г. по нынешнее время» (1969 год) несколько глав уделил механизмам Дэниэлса. Кстати, сам Лэндис — один из первых покупателей часов Дэниэлса.
Инженеры и дизайнеры
Сам Дэниэлс очень быстро понял, что на карманных часах далеко не уедешь. Аудитория очень узка, и если выпускать по модели-две в год (быстрее у настоящей мастерской полного цикла просто не полу- чается), то можно заработать на жизнь, но не на развитие. Тогда он обратил взор к часам наручным и совместно со своим ассистентом Роджером Смитом разработал знаменитый коаксиальный спуск, адаптированный для массового выпуска. Дэниэлс, уверенный в успехе своей идеи, отправился предлагать его различным швейцарским фабрикам.
Но, к его удивлению, почти ни у кого решение проблемы стабильности хода и отсутствия смазки в спуске не вызвало энтузиазма. Заинтересовались только на Omega и Patek Philippe. Сам Филипп Штерн был очень впечатлен изобретением и хотел поставить его в свои часы, но технологи женевской мануфактуры сочли, что собирать вручную и отлаживать новый механизм слишком дорого. Omega решилась на эксперимент, но даже ей, ведущей компании Swatch Group, потребовались долгих 9 лет, чтобы доработать спуск Дэниэлса.
«Да там нечего было дорабатывать, — комментирует этот факт Дэниэлс, который, как известно, отличается резким характером и точно такой же речью. — Спуск идеален. Просто они долго не могли понять, как его правильно собирать». Часы с коаксиальным спуском, выпущенные под маркой Daniels London (25 экземпляров), и первые хронометры Omega с коаксиальным спуском Calibre 2500, представленные на Базеле 1999 года (всего было произведено 1000 экземпляров, из них 50 с оригинальным механизмом Дэниэлса), — это признанные коллекционные раритеты, которые сейчас невозможно найти даже на аукционах и даже несмотря на то, что Дэниэлс максимально упростил свое изобретение для массового выпуска (чем, собственно, Omega теперь и занимается).
И тут возникает резонный вопрос: а какова роль часового мастера в современном часовом мире? Должен ли он создавать исключительно собственные произведения, лимитированные производственными возможностями частной мастерской, или, подобно странствующему рыцарю, ходить от мануфактуры к мануфактуре, предлагая собственные идеи? Когда Omega представила спуск Дэниэлса, часовые изобретатели снова почувствовали себя на коне.
Уже пришел успех к Франку Мюллеру, 15 лет существовала Академия независимых часовых творцов AHCI, созданная Винсентом Калабрезе и Свендом Андерсеном, первые модели представил Мишель Пармиджани. Все они, заметьте, выходцы из среды реставраторов. Старые часовые династии вроде Баумгартнеров, Андерсенов и Форси (дед Стивена Форси — друг Дэниэлса) снова начали отправлять детей в часовые школы.
При этом, как ни парадоксально, мастеров, то есть инженеров и изобретателей, создающих собственные механизмы, в часовом деле до сих пор поразительно мало. Наверное, это прямое следствие кварцевого кризиса, когда целое поколение швейцарцев, выбирая жизненный путь, решили не связывать судьбу с часовым делом. Ведь тогда казалось, что механические часы умрут, а кварцевые модели прекрасно штамповались станками-автоматами. В той же AHCI всего 34 члена.
И все зовутся молодыми (к каковым относят всех, кто прославился после кризиса), несмотря на преклонный возраст. И всего шесть кандидатов, один из которых россиянин — мастер из Петербурга Константин Чайкин. Получается, что вроде бы в «академики» никто не рвется, хотя, конечно, можно оправдываться не только пресловутым кризисом, но и строгими критериями (один из них — иметь как минимум три собственноручно собранные работающие модели часов) отбора кандидатов. Однако в то же время людей, утверждающих, что они «создают» часы, с каждым днем появляется все больше и больше: что ни марка — то имя собственное, младое, незнакомое.
Дело в том, что в эру компьютеров понятие «инженер» в часовом деле все больше подменяется понятием «дизайнер». Джордж Дэниэлс тоже вначале сел и нарисовал свои будущие часы на листке бумаги. Но он прекрасно понимал, как в них что устроено, и главное — понимал, какие задачи должны решать его механизмы. Сейчас же все более сложно провести грань между часовым мастером и часовым дизайнером. Фактически они уже слились в одно целое. Дизайнер что-то придумывает, и его не слишком заботит вопрос воплощения, ведь для этого и существуют умные компьютеры и машины с ЧПУ. На того же Франка Мюллера работают десятки неизвестных мастеров станка.
А когда новый член Watchland дизайнер Рудольф Каттан заявил, что сделает самую большую в мире каретку турбийона, инженеры Franck Muller схватились за голову: «Еще один свалился нам на шею! Как объяснить ему и, главное, господину Сирмейкесу, что эта огромная штука не будет работать, поскольку такого заводного барабана, который выдавал бы столько энергии, не существует даже в проекте!?» Но ведь решили же они эту проблему!
Фантазия Рудольфа уже воплощена в виде работающего прототипа. Истории современных создателей часовых механизмов больше напоминают авантюрные романы эпохи Просвещения, чем реальные биографии людей с высшим образованием: «Я химик, работал там-то, а потом перешел в другую компанию, потому что мне было интересно узнать, как собирают механизмы. Зато теперь, когда я пре ставляю себе, как все это работает (и эту фразу очень хочется выделить курсивом), я могу сам придумывать новые модули и механизмы». В этом отношении история питерского мастера Константина Чайкина пришла к нам как раз из века даже не XVIII, а XVII.
Молодой бизнесмен захотел как-то на досуге сделать часы с турбийоном. Сам. Благо позволяло техническое образование. Нашел в интернете чертежи, купил болванки, оборудование, долго искал необходимые компоненты… Несколько опытов оказались неудачными, но наконец все получилось. Настольные часы с турбийоном и фузеей привлекли к Чайкину внимание не только коллекционеров, но и главы реставрационного центра Санкт- Петербурга Виктора Латанского, который помог организовать мастерскую и занялся производственными вопросами.
Теперь Чайкин сам превратился в кабинотье: никуда не ездит, не дает интервью, только придумывает новые модели. Среди его ноу-хау уже ставшие довольно известными часы со сложнейшими модулями православного и мусульманского календарей, а также новый проект, о котором бурно судачат. Говорят, это часы «на тысяче камнях». Куда он вставит эти камни и зачем они нужны в таком количестве, скоро узнаем.
Где учиться?
Но таких случаев, чтобы человек с улицы, буквально на одном голом желании стал часовым изобретателем, признанным в Швейцарии, — единицы. Пожалуй, такой же странной биографией может похвастаться только Фредерик Гарино, у которого интерес к часам проснулся во время службы в армии в Боснии и Косово (почти как у Дэниэлса). То, что Гарино закончил французскую школу искусств и уже потом часовые курсы, вполне объясняет странность и некую непоследовательность его творчества: сначала Chronographe Monopoussoir для Cartier, затем турбийон на карбоновой платине для Richard Mille и, наконец, забавный цифровой Opus 8 для Harry Winston.
В целом часового мастера от дизайнера-авантюриста отличают две вещи: диплом об окончании часовой школы и непременный опыт работы в качестве реставратора. Феликс Баумгартнер закончил часовую школу в Солотурне, Франк Мюллер, Бернхард Ледерер и многие другие — Ecole d’Horlogerie de Geneve. Также довольно известны Техническая школа (Ecole Technique) в Вале-де-Жу, школа ЕМТ в Поррентри, Центр повышения квалификации часовщиков в Невшателе. Кроме того, есть в том же Ла Шо-де-Фоне часовая школа Cartier. И это только в Швейцарии. Помимо швейцарских, существует Ecole Horlogere de Paris (ее выпускниками являются Вианне Альтер и Франсуа-Поль Журн).
Тогда как Питер Спик-Марин закончил Лондонскую часовую школу. В США есть сразу две очень известные часовые школы, если не сказать институты: колледж Сен-Пол в Миннесоте и часовая школа имени Николаса Хайека в Нью-Джерси. Последнюю, как нетрудно догадаться, поддерживает Swatch Group, а для Сен-Пол ежегодно выделяет порядка миллиона долларов на гранты, стипендии и новые разработки Rolex. Мистер Хайек к тому же курирует еще одну именную школу в Токио.
Почему же швейцарские гранды часовой индустрии готовы развивать образование и готовить новых мастеров не на родине? Это очевидно: им нужны в первую очередь ремесленники, а не яркие личности. Кому интересно, если парень после окончания школы пойдет не в сборочный цех мануфактуры, а осядет в крохотной мастерской, где будет реставрировать старые поделки? Или даже, проработав несколько лет на ЕТА или Renaud et Papi, вдруг уйдет и начнет вытачивать собственные механизмы?
Автора! Автора!
Человек с идеями в голове стоит нескольких сотен людей с просто хорошими руками. И тем же компаниям для развития выгодно сотрудничать не с безымянными маркетологами, которые предлагают «то, что будет продаваться», а с убежденными фанатами, решающими какие-то задачи в механике или эстетике. Очевидно, что значение личности в часовом искусстве сейчас оценили и его наиболее авторитетные судьи — уже второй год среди номинаций Grand Prix d’Horlogerie de Geneve наряду с оценкой моделей часов появляется и совершенно новая категория «Лучший мастер- изобретатель».
В прошлом году среди номинантов были Кристоф Кларе и Феликс Баумгартнер, однако лауреатом стал Жан- Марк Видеррехт (выпускник Ecole Horlogerie de Geneve), глава Agenhor, компании занимающейся разработками механизмов для различных брендов. Его авторству принад- лежат Hornet для Arnold&Son и запомнившиеся всем на Базеле 2007 года часы «Четыре сезона» от Van Cleef & Arpels с годовым диском, отображающим смену времен года.
Популярность и признание очень важны для «мастеров-изобретателей», но тем не менее, как утверждают все известные мастера от Дэниэлса до Калабрезе, главный враг независимого часовщика — рост. Потому что рост и популярность требуют увеличения объемов производства, и вот он сам уже становится заложником своего коммерческого успеха и директора, неизменно теряя качество, а значит, и репутацию. Каждый пытается по-своему бороться с этой проблемой. Дэниэлс уехал на остров Мэн и выпускает не более одного экземпляра в год. Винсент Калабрезе продал свою марку Swatch Group, оставив за собой только право лично распоряжаться теми лимитированными выпусками Vincent Calabrese, которые он делает «для души».
Франсуа-Поль Журн отказался выпускать новые коллекции в 2009 году, пока не выполнит все предыдущие заказы. Той же медлительностью и несоблюдением сроков славится и Вианне Альтер. Его Opus 3 для Harry Winston — единственный из «Опусов», который до сих пор не готов к продаже, а Cabestan он довел до ума только под активным давлением Romain Jerome, выкупившей у него права на эту модель для своей Titanic DNA Cabestan Tourbillon.
Получается, что пока крупные компании выдерживают жесткий график производства между презентациями и поставками, готовятся к выставкам и теряют покой и сон, сами часовые изобретатели движутся в прямо противоположном направлении. Они запираются в мастерских, хижинах в горах, на острове и делают часы ровно столько, сколько сами считают нужным. И коллекционеры ничуть не жалуются, наоборот, они готовы лично приплыть на остров или взобраться пешком в горы, чтобы стать первыми кандидатами в обладатели очередного творения. Но как же тогда часовые изобретатели зарабатывают на хлеб с фуагра? Очень просто: продают свои идеи крупным и не очень компаниям, «замотанным» логистикой, рекламой и сроками.
Кто-то предпочитает продаться сам целиком, кто-то выступает в роли «приглашенной звезды», а кто-то, как Кристоф Кларе, открывает собственную фабрику Cristophe Claret SA, где выполняет заказы на сложные модули и калибры. Между прочим, по принципу «все механизмы от Кларе» можно собрать замечательную коллекцию, в которую попадут Jacob&Co Christal Tourbillon, De Grisogono Occhio Ripetizione Minuti, Bovet Fleurier Flying Tourbillon, Guy Elia Tourbillon Magistere, Harry Winston Opus V и Tourbillon Glissiere, Jean Dunand Shabaka, не говоря уже о моделях проекта Maitres du Temps, который скорее можно отнести к категории «для души».
Важно другое: вы носите турбийон Bovet, зная, что калибр для него разрабатывал Кларе. Новый Tourbillon Caroussel Blancpain — это уже творение Калабрезе, в то время как к массивному будильнику HTO Grand Voyageur, выпущенному под покровительством Швейцарских железных дорог, руку приложил Вианне Альтер. И мало знать, что дизайн концепта Monaco V4 для TAG Heuer создал знаменитый дизайнер Жан-Франсуа Рушоне (он же придумал и оригинальную волнистую форму корпуса Cabestan для Вианни Альтера), надо еще понимать, что этот дизайн был бы невозможен без конструкции ременной передачи механизма. А эту передачу разработал Филипп Дюфур — еще один независимый часовой мастер, член AHCI. У каждого мастера свой почерк, свои узнаваемые приемы.
Кларе любит часы с боем (поскольку начинал именно с их реставрации) и цилиндровую индикацию вместо дисковой. Баумгартнер и Фрай давно и успешно оседлали «сателлитный час», еще одна их узнаваемая «фишка» — индикация, перенесенная на заднюю крышку корпуса. Ледерер лелеет свои вращающиеся диски — жернова времени… И это именно то, что ценно прежде всего в часах!
Не бриллиантовая инкрустация, редкие материалы и лимитированная серия сами по себе, а авторство! Поэтому, что бы ни случилось с часовыми марками и компаниями, как бы часто они ни меняли владельцев, пока есть возможность для реализации таланта мастера- изобретателя, часовое искусство будет предметом зависти всех эйнштейнов. И если колледж Saint-Paul выпустит из своих стен хотя бы одного мастера уровня Дэниэлса, Калабрезе, Дюфура или Журна, можно считать, что Rolex не зря потратила свои деньги на гранты.
Опубликовано в журнале "Мои Часы" №6-2008